|
Борьба с норманизмом в русской исторической науке В.В. Мавродин, доктор исторических наук Одним из орудий в руках мировой реакции, возглавляемой Уолл-Стритом, на которое она возлагает большие надежды в своей "холодной войне" против Советского Союза, является проповедь буржуазного космополитизма. Космополитизм - реакционнейшая идеология, проповедующая пренебрежение к национальным традициям народа, презрение к прошлому, настоящему и будущему нации во имя сохранения капитализма. Идеи космополитизма враждебны самой идеологии советского человека. Они находятся в коренном противоречии с чувством советского патриотизма, присущим нашим людям, чувством, воспитываемым партией большевиков и великим Сталиным, с чувством пролетарского интернационализма. Представители "мозгового треста" Уолл-Стрита, продажные "ученые" всех рангов и мастей, вполне естественно, сочетают идеологию космополитизма с расистскими "теориями", прилежно развиваемыми ими в духе Геббельса-Розенберга. Таким образом, "белокурую бестию" "нордической расы", изъясняющуюся на немецком языке, заменила "бестия" неопределенной масти, говорящая на английском языке с американским произношением. Объявляя англо-саксов "расой господ", они, следуя за "теориями" "героев" Бабьего Яра и Майданека, Освенцима и Бухенвальда, конструкторов душегубок и застенков гестапо, стремятся всегда и всячески, чем и где возможно опорочить народы Советского Союза и, прежде всего, великий русский народ. Естественно, что "ученые" прислужники мировой реакции стремятся во что бы то ни стало опорочить, очернить историческое прошлое русского народа, принизить значение русской культуры на всех этапах ее развития. Они же "отказывают" русскому народу в инициативе создания своего государства. Все эти экскурсы в область русской истории имеют совершенно определенное политическое значение, они весьма далеки от объективного изучения материалов и фактов. Цель этих экскурсов - оклеветать русский народ, "доказать" его неспособность к высоким формам материальной и духовной культуры, социальной и политической жизни, уронить его престиж, подорвать авторитет. Вот почему так необходима активная борьба советских историков с идеологией буржуазного реакционного космополитизма, пытающейся исказить славное прошлое русского народа. Эта идеология тем более вредна и опасна, что в старой русской дворянской и буржуазной исторической науке ходила и имела много сторонников тенденциозная, антинаучная, лживая "норманская теория". Эта "теория" перекликается с реакционной идеологией космополитизма и имеет сейчас много сторонников в лице "неонорманистов" США, Англии, Франции, Швеции. Советские историки до конца разоблачают идеологов "холодной войны" против Советского Союза, ставящих своей целью очернить прошлое русского народа, утвердить его отсталость и инертность, его неспособность к государственным формам жизни, неспособность к созиданию высших форм материальной и духовной культуры. В апреле 1947 г. шведский археолог Туре Арнэ, в свое время не мало "потрудившийся" над вопросами истории связей Швеции с Востоком, выступил со статьей под весьма громким названием: "Теория о том, что в России было государство еще до викингов, не имеет доказательств". Эту статью опубликовала реакционная шведская газета "Дагенс Нюхетер". Арнэ заявляет, что поскольку в "Летописи Нестора" говорится о том, что Русское государство "организовали в 862 году варяги-шведы", то все попытки современных историков доказать наличие Русского государства до 862 г., до появления пресловутых Рюрика, Синеуса и Трувора, являются фантазией, обнаруживающей попытку "национализировать" историю. В XV томе журнала "Byzantion", вышедшем во время Великой Отечественной войны, французская византинистка Жермен да-Коста Луйе поместила статью под таким названием: "Имели ли место нападения русских на Византийскую империю ранее 860 года?". Как и следовало ожидать, ответ на этот вопрос она дала отрицательный. В этом же томе "Byzantion" напечатано весьма характерное предисловие редактора журнала, одного из лидеров буржуазных византинистов Грегуара. Грегуар не только полностью солидаризируется с Жермен да-Коста Луйе, но значительно решительнее и резче формулирует все ее выводы. По мнению Грегуара, все ясно и никакой "проблемы вообще не существует". Оба "почтенные" византиниста, и автор статьи и редактор, категорически протестуют против "долгое время господствовавших в науке химер русского византиниста В. Г. Васильевского", с которыми "пришла пора расправиться". Расправляются же они с этими "химерами" чрезвычайно просто, рассуждая таким образом: так как никакого Русского государства, а тем более способного на войну с Византией, до норманнов на востоке Европы не существовало и существовать не могло, и так как норманны появились у Киева только незадолго до 860 года, то следует считать первым достоверным походом русских на Византию поход 860 года. Что касается рассказа "Жития Георгия Амастридского", открытого для науки Васильевским, то его следует приурочить ко второму исторически засвидетельствованному походу русских - походу 941 года. Русские летописи при этом во внимание не принимаются. В своих доказательствах оба византиниста исходят из одной "аксиомы" - норманского происхождения русской государственности. И если на пути к достижению такой цели стоят источники, которые противоречат их концепции, они объявляют их фантазией, подлогом, чем угодно, но только не документами, придерживаясь правила, что если факты находятся в противоречии с их теориями, то "тем хуже для фактов". Взгляды же, развиваемые на основе анализа этих источников, как это имело место в трудах В. Г. Васильевского, изучавшего "Житие Георгия Амастридского", они объявляют "химерами". Таким же смрадным духом норманизма веет от вышедшей в США книги пребывающего в эмиграции византиноведа А. А. Васильева "The Russian Attack an Consantinople in 860". ("Поход русских на Константинополь в 860 г."), от рецензии на зту книгу некоего Боака, опубликованной в журнале "Speculum" (october, 1947, vol. XXII, № 4), от рецензии на тот же "труд" Васильева Луи Брейе ("Revue historique", t. CXCVIII, octobre-decembre, 1947). Наконец, во втором номере шведско-американского обозрения за 1947 год опубликована статья шведского генерального консула в Нью-Йорке г-на Леннарта Ниландера, озаглавленная "Россия и Швеция сегодня". Хотя статья, судя по ее заголовку, казалось бы посвящена сегодняшнему дню, тем не менее добрая ее половина касается исторических вопросов. С легкостью мысли необыкновенной г-н Ниландер сообщает, что "по крайней мере за тысячу лет до Колумба шведские гребцы из района Стокгольма… и с острова Готланд… совершали торговые и грабительские рейсы в Россию, которая была в то время, так сказать, широко открытой, а также и через нее", что шведские пришельцы организовали "на Руси нечто вроде колонии или доминиона" в районе Новгорода. При чем слово Новгород им объясняется как однозначное шведское слово - новый город (nygard). И далее г-н Ниландер "увлекательно" рассказывает о том как "ядром современной России" стал "район вокруг" шведских "факторий", созданных "гребцами"-шведами во главе с Рюриком. Если бы г-н Ниландер был логичен, он должен был бы, в соответствии с фактами, объявить норманнов, за пятьсот лет до Колумба плававших к берегам Северной Америки, в Геллуланд, Маркланл и Винланд, - создателями современных Соединенных Штатов Америки, некогда… доминиона Швеции. Но этого он сказать не может, дабы не вызвать гнев хозяев с Уолл-Стрита или "ученых" из американских университетов. Подновленной норманской теорией являются и взгляды Г. Вернадского, изложенные им в книге "Ancient Russia" ("Древняя Россия", v. 1, 1943), где деятельность норманнов, организовавших государство на территории Восточной Европы, датируется еще VIII веком. Этих примеров вполне достаточно, чтобы придти к выводу о том, что тысячелетней давности предание о "призвании варягов" Рюрика, Синеуса и Трувора "из-за моря", которое давным давно следовало сдать в архив вместе с преданием об Адаме, Еве и змие-искусителе, всемирном потопе, Ное и его сыновьях, возрождается зарубежными буржуазными историками для того, чтобы послужить орудием в борьбе реакционных кругов с нашим мировоззрением, нашей идеологией. Нужно ли после этого говорить о том, что проблема борьбы е норманизмом и норманской теорией, с ее пережитками и остатками, не снята с повестки дня, а является одной из важнейших задач советской исторической науки! Нужно ли после всего приведенного доказывать необходимость организации ожесточенного отпора реакционной буржуазии, пытающейся очернить далекое прошлое русского народа, подорвать чувство глубокого уважения к нему со стороны всего прогрессивного человечества. А это чувство - чувство благоговения и уважения к историческому пути русского народа, к его качествам, ко всему совершенному им, в особенности, в течение последнего, советского периода его истории, к русским людям Сталинской эпохи испытывает все передовое человечество, люди труда и науки, независимо от того, где они живут, независимо от расовых и национальных признаков. Вот почему для нас, советских людей, не является безразличным казалось бы старый и потерявший свою остроту вопрос о борьбе с норманской теорией, спор между норманистами и антинорманистами. Словом речь идет о всем том, что было предметом ожесточенной полемики еще в начале второй половины прошлого столетия, о всем, что волновало умы русских людей, находило отклик в общественном мнении. Конечно, сейчас, в 1949 году, советская историческая наука не может и не должна вести борьбу с норманизмом теми методами и приемами, которыми пользовались "варягоборцы" XIX века, времен Венелина и Забелина, Иловайского и Гедеонова. Наша наука, советская историческая наука, базируется на научном познании законов человеческого общества, на базе исторического материализма и основывает свои выводы на теории Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина. Мы не можем пользоваться приемами и методами антинорманистов, ибо накопленный советской наукой материал, добытый и историками, и археологами, и лингвистами, и антропологами, столь велик, что перед ним, конечно, бледнеет все то, что ранее имелось в распоряжении антинорманистов. Не только методология, но и метод исследований советских историков совершенно иной. Это не те "методы", которыми в свое время пользовались Венелин, Надеждин, Забелин. Лингвистические упражнения Венелина, равным образом, как и недалеко от него ушедшего Забелина, для современной лингвистики неприемлемы, как неприемлема критика исторических текстов времени Иловайского для современных советских исследователей. Советская историческая наука, приемля лучшие стороны антинорманистов, по-новому решает так называемую "норманскую проблему", выступая во всеоружии теоретических обобщений и приемов подлинно научного анализа различного рода источников. Тем более опасной и вредной является та беспристрастность, тот профессорский объективизм, с которым Н. Л. Рубинштейн в своей "Русской историографии" (стр. 97) характеризует родоначальника норманизма Байера, Миллера, Шлецера и других. Говоря о родоначальнике норманизма в исторической науке Готлибе-Зигфриде Байере, Н. Л. Рубинштейн с поразительным для советского историка спокойствием и академизмом пишет: "Среди тщательных исследований Байера необходимо выделить постановку варяго-русского вопроса на основе непосредственного изучения скандинавских материалов, а также первой разработки исторической географии Киевской Руси. Труды Байера высоко ценились русскими историками XVIII века. Как указано, у него заимствовал Татищев норманскую теорию происхождения варягов-руси, которую он в своей истории излагает по Байеру. По Байеру излагал он и свидетельство о Руси Константина Багрянородного. Байер оказал, повидимому, непосредственное влияние на формирование Миллера как историка. Материалами Байера в конце века пользовался Шлецер". Вряд ли нужно говорить о том, что так написать о человеке, исказившем до неузнаваемости русскую историю, положившем начало издевательской норманской теории о происхождении Русского государства, можно только утратив чувство советского патриотизма, скатившись к реакционному космополитизму. Норманизм в русской исторической науке отнюдь не является изложением исторического мировоззрения, исторических взглядов самих русских людей. Издавна русский народ пытался осмыслить свой исторический путь, процесс складывания своей государственности, процесс развития своей культуры. В основу наших древних летописей киевской поры легли византийские хроники и юридические памятники, народные предания и сказания, погодные записи и рассказы очевидцев. Таким образом создавались многочисленные местные летописи, складывались общерусские своды. С гордостью говорили они о Руси, о русском народе, о славном пути, пройденном им. Появились: "Степенная книга", Хронограф, увязавший историю Москвы со всемирной историей; складывались многочисленные "Повести", "Сказания" и "Временники". В XVII веке были написаны "История" дьяка Грибоедова и "Синопсис" Иннокентия Гизеля. Известная наивность, несовершенство методов исследования нисколько не умаляют значения этих первых исторических трудов. Они свидетельствовали о патриотизме, о чувстве национальной гордости, об интересе к далекому прошлому земли Русской, о большой, кропотливой работе по подбору источников и их осмыслению в рамках научных представлений той поры. Все умножающееся число всевозможного рода исторических произведений говорило о непрерывно растущем интересе среди образованных людей древней Руси к истории своего народа. А многочисленные сказания и былины свидетельствовали о стремлении широких народных масс сохранить предания родной старины и передать их своим далеким потомкам. Чувством величайшей гордости за свое прошлое, за свой народ, за его героические дела, за землю Русскую веет от этих первых исторических произведений. Но когда для работы в организованной по инициативе Петра Великого, но открытой уже после его смерти, Академии Наук прибыли первые ученые немцы и взяли в свои руки дело изучения истории русского народа, эти самодовольные, смотревшие свысока на все русское немецкие "культуртрегеры" пытались по-своему представить русский исторический процесс и место русского народа среди других народов Европы. Когда на престоле Российском оказалась Анна Иоанновна, началась "бироновщина" - времена засилия бездарных и алчных прибалтийских немцев, пора террора и страха, кнута и дыбы, нищеты и унижения. По меткому выражению Ключевского: "Немцы посыпались в Россию точно сор из дырявого мешка, облепили двор, обсели престол, забирались на все доходные места в управлении. Этот сбродный налет состоял из "креатур" двух сильных патронов, "канальи курляндца", умевшего только разыскивать породистых собак, как отзывались о Бироне, и другого канальи, лифляндца, подмастерья и даже конкурента Бирону в фаворе, графа Левенвольда, обершталмейстера, человека лживого, страстного игрока и взяточника. При разгульном дворе, то и дело увеселяемом блестящими празднествами, какие мастерил другой Левенвольд, обер-гофмаршал, перещеголявший злокачественностью и своего брата, вся эта стая кормилась досыта и веселилась до упаду на доимочные деньги, выколачиваемые из народа". Эта немецкая свора проникла и в Академию Наук. Здесь действовали всесильный Шумахер, невежда и бюрократ, не имевший никакого касательства к науке, саксонский шпион Юнкер, учитель детей Бирона Ле-Руа и другие. Об уровне научных знаний н об интересах этих "академиков" можно судить по докладу, который читал в Академии Наук "историк" Ле-Руа. Доклад этот носил весьма примечательное название - "О надгробной надписи на могиле Адама, предполагаемой на острове Цейлоне". Вот в такой обстановке и родилась в стенах Академии Наук знаменитая "норманская теория". Вряд ли есть необходимость говорить о всех норманистах; их было много. Это течение имело много оттенков - от тех, кто утверждал "крайнюю дикость" славян до Рюрика, и до исследователей, признававших лишь скандинавское происхождение правящей династии на Руси. Но о некоторых норманистах следует все же сказать более подробно. Вот, к примеру, родоначальник норманизма Готлиб-Зигфрид Байер. Этот кенигсбергский ученый-лингвист и ориенталист, классик и индолог, знаток скандинавских языков, грубо, по-варварски обошелся с историей народа, пригласившего его в свою страну, для научных изысканий. Он не посчитал необходимым хоть сколько-нибудь ознакомиться с языком страны, историей которой он занялся. "Только по необъяснимой странности, живя в России, будучи русским профессором, занимаясь русской историей, он не только не знал ни слова, но даже не хотел учиться по-русски", - писал о Байере Н. Надеждин. Следом за Байером выступили Ф. Г. Штрубе де-Пирмонт, Герард-Фридрих Миллер и Август-Людвиг Шлецер. Оставим в стороне вопрос о значении работы, проделанной Миллером по собиранию исторических материалов, разысканий, публикаций и т. п. Нет необходимости изучать и деятельность Шлецера в области русской летописи. Будем говорить об их взглядах на начало русской истории, на возникновение Русского государства. Речь идет о всем том, что заставляет нас признать в их лице представителей крайнего норманизма. Чего стоит одно только утверждение "великого Шлецера", как очень часто называли Шлецера его последователи и обожатели, что на Руси до Рюрика были, конечно, люди, но люди "без государства; они жили как лесные звери, ничем не выделялись, без всякого общения с миром и потому никем из южных культурных европейцев не отмеченные и не описанные". Правда, впоследствии не менее "знаменитый" сторонник норманской теории А. А. Куник в своем презрении к "доваряжскон Руси" доходил до Геркулесовых столбов, оставляя далеко позади себя даже Шлецера. Он не считал необходимым вообще говорить что-либо о таких "дикарях", какими были русские до Рюрика, полагая, что их прошлое вообще не было историей. Ему понадобилось 30 лет после первого своего выступления в печати по данному вопросу для того, чтобы признать необходимость "исторической этнографии", без которой "вступление способных к культуре народов на поприще образованности не может быть понято верно". В 1749 г. со своей "диссертацией" выступил Миллер. Его "труд" "О происхождении народа и имени Российского" был, как это совершенно правильно расценил Михайло Ломоносов, пасквилем на историю русского народа. И выступление Ломоносова по поводу сочиненной профессором Миллером "диссертации" может быть названо началом борьбы с норманизмом. Михайло Ломоносов поднял свой голос в защиту национальной гордости русского народа. Он указал на внутренние силы, свойственные русскому народу, которые дали ему возможность без посторонней помощи подняться из "небытия" и встать во весь свой исполинский рост, на ошибочность норманистических предпосылок Байера и Миллера, построенных на "зыблющихся основаниях", на их рассуждения, "темной ночи подобные" и оскорбительные для чести русского народа. Ломоносов отмечал, что у Миллера "на всякой почти странице русских бьют, грабят благополучно, скандинавы побеждают. .." "Сие так чудно, - добавляет он, - что если бы г. Миллер умел изобразить живым штилем, то он бы Россию сделал толь бедным народом, каким еще ни один и самый подлый народ ни от какого писателя не представлен". Не менее резко отзывался Ломоносов и о Шлецере, говоря, что "... из сего заключить должно, каких гнусных пакостей не наколобродит в российских древностях такая допущенная в них скотина". "Древняя Российская история" Ломоносова была первым трудом антинорманиста, трудом борца за честь русского народа, за честь его культуры, языка, истории, трудом, направленным против теории немцев - "историков" России. Ломоносов положил начало антинорманистскому направлению в русской исторической науке, заставил многих позднейших исследователей по-иному подойти к русскому историческому процессу, вызволил историческую науку из "немецкого пленения". "Честь российского народа требует, чтобы показать способность и остроту его в науках и что наше отечество может пользоваться собственными своими сынами не только в военной храбрости и в других важных делах, но и в рассуждении высоких знаний", - писал Ломоносов. Всей своей жизнью он доказал глубокий смысл и правдивость этого изречения. "Великое борение" Михайлы Ломоносова с немецкими псевдоучеными Академии Наук открыло дорогу другим представителям исторической науки, стремившимся показать истинную роль русского народа в русской истории. Из десятилетия в десятилетие, то затихая в начале XIX века, то разгораясь в 60-х годах, шла борьба между норманистами и антинорманистами. Росло число сторонников норманской теории - последователей Байера, так или иначе вариировавших его взгляды. К числу их следует отнести Карамзина, Тунмана, Френа, Круга, Погодина, Куника, Томсена, Вестберга. Спор между норманистами и антинорманистами вращался вокруг нескольких основных вопросов. Во-первых - были ли варяжские князья-основатели Русского государства, как это сообщает наша летопись, скандинавами-норманами или они принадлежали к какой-либо другой народности? И второе: термин "Русь", положивший начало названию "народ русский", "земля Русская", является словом скандинавского или какого-либо другого происхождения? Постепенно эти два основных вопроса, являвшиеся яблоком раздора между норманистами и антинорманистамн, обрастали рядом новых проблем. Некоторые из них с течением времени приобретали не меньшее значение, нежели два основных. К ним следует причислить вопросы о начале русской истории, о происхождении восточного славянства, об истинной роли варягов на Руси, о скандинавском влиянии, о взаимоотношениях Скандинавии и Руси, о термине "варяг" и семантике этого слова. Не стоит останавливаться на анализе "трудов" всех норманистов, не стоит приводить их аргументов,- нет надобности гальванизировать труп. Но напомнить о трудах антинорманистов и показать их значение в нашей исторической науке - вполне уместно и нужно. Полемика между норманистами и антинорманистами разгорелась в конце 50-х и начале 60-х годов. Правда, этому спору предшествовало предварительное прощупывание позиции противника. В 40-х годах выступил со своей книгой о "шведских русах и славянах" академик А. А. Куник. Его книга явилась своего рода евангелием норманистов. Следом за ним выступил М. П. Погодин, взявший в свои руки инициативу в отстаивании норманской теории и перешедший в атаку на антинорманистов. М. П. Погодин совершенно справедливо считается представителем официально-монархического направления в исторической науке. Его полицейско-самодержавные взгляды на историческую науку вызвали резко отрицательную оценку со стороны представителей прогрессивной исторической мысли. Этот "историограф" Николая I, певец "православия" и самодержавия, именовавший русского крестьянина "национальным зверем нашим", а народ русский "всякой сволочью" - заслужил соответствующую характеристику. Еще С. М. Соловьев назвал его "наездником русской истории", а по характеру "мелочным торгашом". Славословивший самодержавие, воспевавший кровавую расправу с польскими повстанцами в 1830 г., выступавший в качестве "адвоката от истории" у Бенкендорфа и удостоенный награды за свой пасквиль "Исторические размышления об отношениях Польши к России", Погодин был истинным "историком 3-го отделения". Его политическое кредо привело его в лагерь норманистов. Этот лидер иорманистов проложил дорогу многим "историкам", занимавшим, пожалуй, не менее крайние норманистские позиции, чем сам родоначальник норманской теории. К ним следует причислить, правда в значительно более поздние времена, знаменитого Томсена - профессора сравнительного языковедения в Копенгагенском университете. Он выступил со своими тремя лекциями о начале Русского государства в коллегии при Оксфордском университете. Томсен, применив грубый полемический прием, всех своих противников, без всяких к тому оснований, обвинял в том, что в своих исследованиях они руководствуются не требованиями науки, а исключительно патриотизмом. Повторяем, что нет необходимости говорить о всех норманистах. Следует только подчеркнуть, что в нашей науке и, в частности, в историографии принято было причислять к норманистам всех признающих скандинавское происхождение русских князей. Это, пожалуй, не совсем правильно. Если мы можем причислить к норманистам Карамзина, то у Соловьева мы находим такую мысль: "Норманны… только служили князьям туземных племен. При начале русского общества не может быть речи о господстве норманнов, о норманском периоде". Несправедливо будет безоговорочно причислять к норманистам известного византиноведа академика В. Г. Васильевского, соображения которого в области национальной русской истории, и по его собственному убеждению, и по взглядам его современников и позднейших историков, не могут быть названы норманистскими в полном смысле этого слова. В. Г. Васильевский указывал, что в вопросах русской истории он "не ослеплен и не связан никакой предвзятой теорией и никакою школой, что напрасно Иловайский спешит записать его в число защитников норманизма, он далек от мысли считать скандинавскую теорию "непоколебимой". Академик Б. Д. Греков в своей статье "История древних славян и Руси в работах академика В. Г. Васильевского" убедительно показал, что научная правда была на стороне Васильевского. Полемизировавший же с ним Иловайский просто не заметил в нем союзника по фактическому разгрому норманской теории. Не очень большое значение придавал варягам В. О. Ключевский, выступивший с эклектической, компромиссной теорией и уготовивший в своих произведениях варягам-норманнам роль стражи торговых городов древней Руси. Если отбросить имена этих исследователей, принадлежность которых к "правоверным" норманистам не без оснований может быть отвергнута, то в лагере норманистов окажутся представители официальной исторической науки вроде Карамзина и Погодина. Или же это будут люди, стремившиеся, правда, зачастую во всеоружии научных методов той поры, фактически опорочить прошлое русского народа. Выступления норманистов, проповедывавших официальную теорию, встретили резкий отпор со стороны антинорманистов. С большой страстностью обрушился на норманистов Ю. И. Венелин. Горячий поборник славянства, человек исключительной энергии, неутомимый Гуца, карпато-русин из Угорской Руси, он выступил с рядом работ, направленных против норманистов. Имя Гуцы не должно быть забыто и в истории национального пробуждения славянских народов. Если одни его труды, как, например, "Скандинавомания и ее поклонники или столетие изыскания о варягах", направлены против норманистов, то другие, как, например, "Древние и нынешние болгары в политическом, народописном, историческом и религиозном их отношении к россиянам" были адресованы к пробуждающемуся национальному самосознанию болгар, сделав Венелина одним из любимых и популярных историков Болгарии. Венелин пишет свои труды, побуждаемый великим чувством национального самосознания, чувством дружбы славянских народов, пишет не только как историк, но и как славянский общественный деятель. И. Е. Забелин в своей "Истории русской жизни" ставит вопрос о балтийском происхождении варягов, связывая этих последних с ваграми - обитателями славянского Поморья. Эту теорию позднее обоснует Гедеонов. В своей работе "О славянах в Малой Азии, в Африке и в Испании" В. И. Ламанский выступил с теорией южного происхождения Руси и обстоятельно раскритиковал исследование Куника. Д. И. Иловайский в "Розыскаииях о начале Руси" собрал все свои статьи, относящиеся к варяжскому вопросу. Он отрицал достоверность летописного "призвания варягов" и собрал огромный материал, подтверждающий древность существования термина "Русь" в этно- и топонимике Восточной Европы. И Иловайский и Гедеонов в свое время выступали лидерами антинорманистов, хотя и стояли на различных позициях. В свое время огромное впечатление произвел на умы знаменитый диспут Н. И. Костомарова с М. П. Погодиным. Диспут собрал огромную аудиторию. Симпатии студенчества и всех присутствующих были на стороне Костомарова. Спор Костомарова с Погодиным символизировал спор передовой общественной мысли в области исторической науки с реакционными, самодержавными взглядами на русский исторический процесс. С особой силой зазвучала аргументация антинорманистов со страниц капитального двухтомного труда С. А. Гедеонова "Варяги и Русь". Это исследование представляет собой результат многолетней и кропотливой работы историка и филолога. Гедеонов так определяет свое отношение к норманизму: "Из явлений, относимых к скандинавскому началу в русской истории, нет ни одного, которое не нашло бы себе естественного и непринужденного объяснения в частых и многообразных сношениях норманнов с Русью IX-XI столетий; есть такие, которым при схоластическом еще веровании в скандинавское происхождение варяжских князей, решительно нельзя указать причины, ни отыскать загадки". По адресу обвиняющих его в том, что в его исследованиях чувствуется примат патриотизма над "научной методой", Гедеонов пишет следующее: "Не суетное, хотя и понятное чувство народности легло в основание этому протесту; он вызван и полным убеждением в правоте самого дела… Полуторастолетний опыт доказал, что при догмате скандинавского начала Русского государства, научная разработка древностей истории Руси не мыслима… неумолимое норманское veto тяготеет над разъяснением какого бы то ни было остатка нашей родной старины. И сама норманская школа не пополняет произведенную ею в русской истории пустоту. В объяснениях письменных документов русской истории с точки зрения норманской теории выступает все ее бессилие, ибо она основывается не на фактах, а на созвучиях. Из этого тупика не выведут на открытый путь и умеренные норманисты-эклектики, ибо их умеренность есть ни что иное, как их бессилие, невозможность согласовать воззрения с положительными историческими фактами. Они говорят - отдайте нам первых князей и имя Руси, берите оба языка, законы, верования, письменность народа, все то, с чем эта история совпадать не может. Но русская история одинаково невозможна и при умеренной, и при неумеренной системе норманского происхождения Руси". Особенно сильной стороной работы Гедеонова явилась критика им норманской теории и те доводы, которые он приводил в доказательство автохтонного происхождения термина "Русь"; и существования его в Восточной Европе с очень давних времена Слабее была та часть работы, где, подобно Забелину, он выводил варягов из Балтийского славянского Поморья. К антинорманистам также следует причислить Д. Зубрицкого, известного историка Червоной Руси, А. А. Кочубинского, выступившего со своими трудами о русском племени в Задунайском 3алесье, Н. И. Надеждина, первым приковавшего внимание к судьбам при- и закарпатских русских, чьи труды только сейчас по достоинству оцениваются советскими учеными, Савельева-Ростиславича, высказавшего в своем "Славянском сборнике" ряд заслуживающих внимание замечаний по интересующему нас вопросу. Мы говорим также о И. Филевиче, который в своей "Истории древней Руси" прямо заявил, что "норманская теория потеряла всякий кредит" и считал, что "норманизму место… лишь в истории науки". И. Филевич полагал, что "название "Русь" есть коллективное обозначение славяно-русских колоний, занимавших весь бассейн древнего Русского моря до Днепра". Нельзя также пройти мимо имени крупнейшего византиниста Ф. И. Успенского, весьма критически относившегося к деятельности призванных из-за моря варяжских князей и полагавшего, что вся русская история на начальных этапах величием и многообразием своим свидетельствует о другом. "Если все это сделали норманские князья со своей скандинавской дружиной, то они похожи на чародеев, о которых рассказывается в сказках", - иронически писал Ф. И. Успенский. Спор между норманистами и антинорманистами то разгорался, то затихал. Проблема усложнялась, противники оттачивали оружие критики, собирали материал, подтверждающий их взгляды, но вопрос все же был далек от разрешения. Далек он был от разрешения потому, что методология антинорманистов - и представителей дворянского, и представителей буржуазного лагеря в историографин того времени, - была очень далека от подлинной науки. И норманисты, и их противники антинорманисты, в сущности стояли на одних и тех же методологических позициях. Причины возникновения государства на Руси они искали и находили вовне страны и вопрос переводился в плоскость того, откуда пришли "создатели" русского государства и на каком языке они говорили. Внутренние силы, созидающие государство, развитие производительных сил, характер общественных отношений, материальная и духовная культура самих славян, то есть все то, что определяет собой государственную организацию, - все это оставалось вне поля зрения как норманистов, так и антинорманистов. Спор между норманистами и их противниками усложнялся, но проблема была все так же далека от разрешения. Дальше мы покажем, что разрешение проблемы "начала Руси" и разоблачение антинаучной "норманской теории" оказалось под силу только советским историкам, владеющим теорией Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина. До сих пор мы говорили об историках, собиравших, систематизировавших материал, строивших те или иные гипотезы, выдвигавших те или иные теории. Однако было бы грубой ошибкой обойти молчанием тех людей, которые не являлись профессионалами-историками, но чьи взгляды на русский исторический процесс представляют огромный интерес, чьи оценки отдельных этапов истории русского народа и всей русской истории в целом в наших глазах имеют большую ценность, чем подчас сугубо аргументированные по всем формальным правилам тогдашней исторической науки измышления профессионалов-историков. Активная борьба с норманизмом не может не быть связанной с тем подъемом патриотизма, который сопутствовал борьбе с наполеоновской армией в 1812 году. Война заставила миогих мыслящих людей России по-новому оценить русский народ. Об этом писали в своих мемуарах и говорили на следствии многие декабристы. Александр Бестужев писал: "Наполеон вторгся в Россию, - и тогда-то народ русский… ощутил свою силу, тогда-то пробудилось во всех сердцах чувство независимости, сперва патриотической, а впоследствии и народной". Вот почему представители передовой русской общественной мысли, вполне естественно интересовавшиеся прошлым горячо ими любимой России, уже тогда, во времена первого поколения русских революционеров, "поколения дворянских революционеров"1, стремились познать начальные страницы отечественной истории и найти подлинное объяснение причин и путей возникновения русского государства; вот почему они резко отрицательно отнеслись к ставшей официальной норманской теории возникновения государства на Руси. Приводя летописный рассказ о так называемом "призвании варягов", декабрист Лунин с изумительной для того времени проникновенностью, намного опередив А. А. Шахматова с его знаменитым изречением: "рукою летописца управляли мирские страсти и политические интересы", писал: "Добровольное подданство народа своим врагам утверждают на свидетельстве монаха, писавшего в конце XI столетия. Очевидно, что добрый инок, по простоте или из собственных видов, обновил одну из сказок, которые потомкам Рюрика нужно было распространить, чтобы склонить умы на свою сторону и придавать законность своему владычеству (разрядка моя. - В. М.)". Далее Лунин замечает в адрес официальных историков, писателей и публицистов, пишущих свои труды на основе норманской теории: "Однакож, сказку о добровольном подданстве многие поддерживают в наше время для выгод правительства, которое всегда ищет опоры в мнении народном". Второе поколение русских революционеров, в лице замечательных деятелей освободительного движения в России - революционных демократов, не могло безучастно пройти мимо начальных этапов русской истории. Эти люди строили свои выводы на основе глубокого познания материала исторического исследования, но они не просто собирали и анализировали факты, а обобщали их и давали философию исторического развития. Мы имеем в виду Белинского, Чернышевского, Добролюбова. В. Г. Белинский категорически выступал против тех историков, которые стремились рассматривать начало русской истории как некий этап истории норманнов. Он писал, имея в виду "Историю русского народа" Н. Полевого: "Да что говорить о романистах, когда и историки ищут в русской истории приложений к идеям Гизо о европейской цивилизации, и первый период меряют норманским футом вместо русского аршина"2. Зло высмеял Белинский автора ряда исторических ромалов Вельтмана, подвергавшего "этимологической дыбе" исконные русские названия местностей, расположенных у Новгорода и пытавшегося доказать их скандинавское происхождение. Великий русский революционный демократ полагал, что норманны "не оставили по себе никаких следов ни в языке, ни в обычаях, ни в общественном устройстве" Руси. Не стоял в стороне от знаменитого спора антинорманистов с норманистами и Н. Г. Чернышевский, ибо этот спор ие был просто академическим спором профессоров истории. Он являлся отражением двух направлений в развитии русской общественной мысли - прогрессивного и реакционного, а, следовательно, двух взглядов на процесс исторического развития России. Чернышевский убеждал Костомарова не принимать участия в диспуте, полагая, что Погодин вызывал его "на шутовство". Когда же диспут все же состоялся, Чернышевский говорил, что необходимо перетрясти "хлам", то есть норманские теории: "Кто имеет хотя малейшее понятие о сравнительной филологии и о законах исторической критики, видит совершенную нелепость доказательств, которыми старые ученые подтверждали норманство Руси"3. Приведенного вполне достаточно, чтобы составить себе представление о той позиции, которую занял по отношению к норманистам великий русский революционный демократ. Такую же позицию в отношении к норманистам занимал и Н. А. Добролюбов. В своей статье "Русская цивилизация, сочиненная господином Жеребцовым" он пишет: "Слова "муж" и "князь" не могли быть занесены в Русь варягом Рюриком, что они гораздо ранее существовали в славянских наречиях без всякого отношения к родословному древу Рюрика, и что во времена Рюрика и Олега летописи упоминают князей, которые вовсе не должны были приходиться родней Рюрика"4. Добролюбов утверждал, что княжеская власть на Руси создавалась не варягом-Рюриком. Как Чернышевский в "Современнике", так и Добролюбов в "Свистке" откликнулся на диспут Костомарова с Погодиным. Он писал Погодину: "Умеешь ты мешать со вздором небылицы, Добролюбов считал норманскую теорию давным давно изжившей себя и совершенно не удовлетворяющей современному состоянию исторической науки. "Ученость дряхлую мы свистом успокоим", - писал он по поводу "учености" норманистов. Взгляды Белинского, Чернышевского и Добролюбова по норманскому вопросу не нуждаются ни в каких комментариях. Великие русские революционные демократы считали самих русских людей создателями Русского государства и с презрением отвергали ненаучную тенденциозную норманскую теорию. Конечно, нельзя думать, что Чернышевский, Добролюбов и Белинский в своих воззрениях на процесс исторического развития России исходили из тех же позиций, что и Костомаров, Иловайский, Забелин и другие. Исторические взгляды революционных демократов не имели ничего общего с "истинно-русскими" реакционно-монархическими теориями Иловайского и Забелина или с либерально-буржуазными взглядами Костомарова. Их объединял чисто формальный момент - борьба с норманизмом, которую оба лагеря, и революционно-демократический и дворянско-буржуазный, вели, исходя из разных позиций и с различными целями. И для нас, естественно, представляют ценность взгляды на начало Русского государства, в первую очередь, представителей именно революционной демократии. Борьба антинорманистов со своими противниками имела большое значеиие для развития исторической науки. Значение это заключалось в том, что господствовавшая в так называемой "академической науке" норманская теория была развенчана, а считавшие себя единственными представителями подлинной науки норманисты были низвергнуты с пьедестала. Антинорманисты пользовались огромным количеством материалов, и в этом отношении ценность их трудов для нас очень велика. Антинорманисты не просто задорные полемисты, а прежде всего труженики, собравшие громадный материал. Значение антинорманистов в нашей исторической науке состоит также и в том, что ими был высказан целый ряд мыслей, пусть слабо, а подчас и вовсе неаргументированных, которые только сейчас приобретают научный смысл, только сейчас могут быть обоснованы фактическим материалом. Так, например, казавшиеся в свое время странными попытки Забелина и Гедеонова связать Русь с западно-славянским миром приобретают особый смысл в связи с последними работами советских филологов, археологов и историков (Петровский, Никольский, Артамонов, Третьяков, Якубинский). Стремление Иловайского разыскать "начало Руси", то есть термина "Русь" в скифо-сарматском мире, среди варварских племен эпохи "великого переселения народов", не кажется нам теперь, в свете трудов Н. Я. Марра, С. П. Толстова и других, таким фантастическим. Велика заслуга антинорманистов в деле развития истории как отрасли научного знания, формирующей национальное самосознание. Они боролись за то, чтобы показать истинную роль русского народа в истории, и придавали Отечественной истории большое значение. Очень большую роль сыграли разыскания антинорманистов в области изучения термина "Русь". В этом отношении позиции антинорманистов были очень сильны. Конечно, они отдавали дань времени и многие из них выводили термин "Русь", да и "русь", как некое этническое образование, только из определенного места. (Иловайский вел "русь" от роксоланов, Эверс от хазар, Костомаров из Литвы, Ломоносов из пруссов, Юргевич от угров, Будилович считал "русь" готской, Гедеонов - славянской и т. д.). Их работы в области происхождения названия "русь" ценны в том отношении, что ими была разрушена монополия Швеции на родину этого термина. Конец XIX и начало XX столетия ознаменовались тем, что так называемый "норманский вопрос" оброс бесчисленным количеством различных проблем. Что же это за проблемы? Мы имеем в виду вопрос об автохтонности славян и их расселении, происхождении термина "Русь" и распространении этого термина в разных частях Восточной Европы. Речь идет о влиянии норманских языков и культуры на русский язык и культуру, о смысле "варяжской проблемы" и о смысле и значении самого термина "варяг", об уровне общественного развития восточного славянства накануне создания государства и степени культурной и политической зрелости восточных славянских племен в IX веке и т. д. и т. п. Все это усложняло норманскую проблему, которая на грани нашего столетия вообще уже очень мало походила на измышления первых норманистов. В то время, когда вышли из печати первые работы В. И. Ленина, раскрывшие законы исторического развития применительно к начальным этапам русской истории ("Что такое "друзья народа" и как они воюют против социал-демократов?", "Развитие капитализма в России" и др.), исключавшие норманнов, как создателей русского государства, официальная, "академическая" историческая наука была очень далека от научного понимания образования государства Руси. Советская историческая наука получила в наследство от старой науки чрезвычайно усложненный и запутанный "варяжский вопрос". Она отбросила лживую и тенденциозную, квази-научную норманскую теорию, которая, вопреки мнению авторов первого тома "Истории СССР", никогда не имела "научного значения"5, распространившуюся в России в силу свойственного господствующему классу дворянства преклонения перед Западом, и в то же самое время она не могла сохранить незыблемыми доводы, предположения и выводы антинорманиетов. Советская историческая наука, руководствуясь историческим материализмом, учением Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, совершенно по-новому поставила эту проблему. Советские историки не могут исходить из принципа создания государства кем бы то ни было по собственному произволу и усмотрению. Государство возникает там и тогда, где и когда создаются условия для его возникновения в виде разделения общества на классы. И первая и основная функция государства, как указал на то в своем докладе на XVIII съезде ВКП(б) И. В. Сталин, внутренняя его функция заключается в том, что оно ставит своей задачей, будучи орудием в руках господствующего класса, держать в повиновении эксплоатируемое большинство. Марксистская теория происхождения государства исходит из того, что государство возникло в результате раскола общества на враждебные классы. Таким образом, советская историческая наука устанавливает как незыблемую истину то положение, что никакие норманны и никто другой не могли бы создать государства на Руси, если бы среди самого восточно-славянского мира не зародились условия для возникновения государства в виде разделения общества на классы. Советская историческая наука, следуя указаниям Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, положив в основу замечания товарищей Сталина, Кирова и Жданова на "Конспект учебника по Истории СССР", разработала теорию о дофеодальном периоде, как периоде зарождения феодализма, и о варварском государстве, возникаюшем в это время, и приложила эту теорию к конкретным материалам истории русского государства. Таким образом уже в теоретических построениях основоположников марксизма-ленинизма нет и не может быть места норманнам как создателям государства среди "диких" восточно-славянских племен. Работами советских археологов и историков Б. Д. Грекова, Б. А. Рыбакова, П. Н. Третьякова и др. совершенно неопровержимо установлено, что на юге нашей страны, в Приднепровье и Прикарпатье уже в IV-VII вв. н. эры восточно-славянские племена знали высоко развитое пашенное земледелие, достигли изумительного мастерства в области ремесленного производства, высот современного им воинского искусства, и создали на Волыни свое первое политическое образование. В истории древней Руси VIII-IX века характеризуются тем, что процесс разложения первобытно-общинного способа производства, с патриархальным строем, общинной собственностью, со слабо проявляющимся общественным разделением труда, с отсутствием сколько-нибудь значительного имущественного расслоения, завершается везде и повсеместно по всей необъятной земле Русской от Ладоги до Сулы и от Карпат до низовьев Оки. Ремесло отделяется от сельского хозяйства, возникают и растут бесчисленные города - ремесленные и торговые центры, распадаются общины, выделяется богатая, организованная в дружины верхушка - князья, бояре и прочие "нарочитые люди" - эксплоатируюшая труд рабов, закабаленных и зависимых людей. Общество распадается на классы. Возникают феодальные отношения, феодальные формы господства и подчинения. Возникает и государство. Так решает основной вопрос - о причинах и путях возникновения русского государства - советская историческая наука. Перейдем к другим вопросам. Для нас представляют исключительный интерес взгляды на интересующую нас проблему создателя нового учения о языке академика Н. Я. Марра. Н. Я. Марр категорически отверг связь термина "русь", "рос" со скандинавским северо-западом и указал на древность и автохтонность этого термина в этно- и топонимике Восточной Европы. Разыскания его в этой области, в частности, собранные в пятом томе сочинений, носящем название "Этно-и глоттогония Восточной Европы", заколотили крышку над гробом норманистических объяснений происхождения термина "Русь". После его изысканий вряд ли сейчас необходимо возвращаться к этой проблеме и воскрешать призрак норманизма. Работы Н. Я. Марра, в частности, оказали большое влияние на А. Е. Преснякова, в свое время придерживавшегося норманистических взглядов на происхождение Русского государства и полагавшего в своих лекциях, читанных в 1907 и 1915-1916 гг., что: "те события, которые относятся к так называемому "происхождению Русского государства", только одна из страниц, хотя и важнейшая, истории деятельности варягов в Восточной Европе". В своих пореволюционных работах: "Задачи синтеза протоисторических судеб Восточной Европы" и "Вильгельм Томсен о древнейшем периоде русской истории", А. Е. Пресняков уже по-новому подходит к проблеме начала "Руси" и, основываясь на работах Н. Я. Марра, считает Киевскую Русь со всей ее культурной жизнью не результатом деятельности варягов-норманнов, а этапом в развитии Северного Причерноморья. А. Е. Пресняков считал, что норманистическая теория происхождения Русского государства не выдерживает критики, ибо она не охватывает своими построениями и обобщениями весь громадный материал древнерусской истории и очень многое объяснить не может, в частности, и прежде всего, происхождение термина "Русь". Он указывает на то обстоятельство, что труды академика А. А. Шахматова по истории русского летописания показали книжность и конструктивность домысла самого рассказа о так называемом "призвании варягов" и происхождении термина "Русь". А. Е. Пресняков полагал, что разрешение проблемы образования Русского государства на Днепре не может ограничиться ответом на вопрос "о происхождении Руси" или на "варяжский вопрос", а обусловлено изучением внутреннего развития России в единое народнохозяйственное и государственное целое. Д. И. Багалей, еще ранее высказывавшийся против норманской теории ("Русская история", т. I, M. 1914 ), в одной из своих последних работ "Нариси історії України на соціально-економічному грунті" пытался построить новую теорию возникновения Русского государства, а самим норманнам отводил ничтожную роль наемных воинов. В. А. Пархоменко в 1924 г. выступил со своей книгой "У истоков русской государственности", в которой развил теорию южной Черноморской и Азовской Руси и ходом исследования, самим изложением материала высказал свое отрицательное отношение к норманской теории. Конечно, ни Пресняков, ни Багалей, ни Пархоменко не были марксистами и недалеко ушли от "антинорманистов" XIX века. К сожалению, имели место и обратные явления, в частности, попытки возродить старую норманскую теорию на иной основе. В 1920 г., в первой кииге журнала "Дела и дни", С. Ф. Платанов выступил со своей статьей "Русь", в которой развивал реакционные взгляды, много и подробно говорил о "варяжском центре на южном берегу Ильменя" и связывал знаменитый "остров Русов" восточных источников с районом Старой Руссы. Ярким проявлением норманизма в его худших формах следует считать работу П. П. Смирнова "Волзкії шлях i стародавні Руси". Сведения арабских источников о Руси автор связывал с поистине - в его трактовке - титанической деятельностью громадных колоний скандинавов-русов на Волге, последним остатком которых является упоминаемая в XIII веке загадочная "Пургасова Русь". В 1919 г. со своей книгой "Древнейшие судьбы русского племени" выступил академик А. А. Шахматов. Книга А. А. Шахматова подводила итог всем его изысканиям в области русской истории. В ней А. А. Шахматов продемонстрировал свою точку зрения на начало Русского государства и еще раз повторил теорию о первой волне скандинавских завоевателей - русах, основавших на юге в Приднепровье Русское государство, и о второй их волне - варяжской, результатом которой было создание государства варяжского, постепенно подчинившего себе государство южных руссов. Работы Шахматова, посвященные началу русской истории, носят крайне норманистический характер. Но не эти норманистические работы определили путь советских историков. Нужно сказать, что сам А. А. Шахматов другими своими работами, посвященными истории русского летописания, сыграл большую роль в развенчании норманизма как научной теории. Главным аргументом норманистов была летописная легенда о возникновении Русского государства в результате призвания варягов и о происхождении династии русских князей. Между тем, благодаря работам А. А. Шахматова по истории русского летописания, в частности, его капитальному труду "Разыскания о древнейших русских летописных сводах", а также благодаря трудам в области истории русских летописей ученика его М. Д. Приселкова и за последнее время Д. С. Лихачева можно считать установленным, что пресловутый рассказ о призвании из-за моря трех братьев-варягов является легендой, которая, хотя и включает в себя некоторые исторические черты, но, тем не менее, является лишь тенденциозным сочинительством летописцев. Нам представляется весьма серьезно аргументированным взгляд Д. С. Лихачева на происхождение летописного рассказа о призвании варягов в своде Никона. Д. С. Лихачев полагает, что рассказ о призвании варягов явился местным новгородско-изборско-белозерским преданием, и был записан Никоном на основании рассказов Вышаты Остромирича, жившего в Новгороде, побывавшего и на Белоозере и, быть может, в Изборске. Местные предания Изборска о родоначальнике русских князей Труворе, новгородские предания о Рюрике и белозерские о Синеусе Никон, "заинтересованный в проведении идеи братства князей, объединил… утверждением, что Рюрик, Синеус и Трувор были братьями и были призваны для того именно, чтобы прекратить местные раздоры". Во времена и под пером Нестора летописный рассказ о призвании варягов обрастает рядом новых домыслов и отличается от никоновской компиляции местных легенд русского севера, сообщенных ему Вышатой Остромиричем. У Нестора появляется варяжское племя "Русь", Рюрик, Синеус и Трувор оказываются "Русью", и так как никакой Руси Скандинавия XI века не знала даже по преданиям, Нестор заставил трех братьев явиться по приглашению словен, кривичей и прочих "пояша по собе всю Русь". Противопоставляя Русь Византии, стремившейся к "игемонии" над Русью, Нестор развил идею независимости Киева от Царьграда и подчеркивал "заморское", варяжское происхождение Русского государства. Искать корни генеалогии правящих династий "за морем" и вообще за рубежом составляло, как известно, средневековую традицию. Б. Д. Греков совершенно прав, когда говорит: "Едва ли сейчас найдется кто-либо способный верить в то, что государства основываются героями вроде римских Ромула и Рема, английских Гангисга и Горзы, польских Попеля и Пяста, русских Рюрика, Синеуса и Трувора и т. д. Государство есть продукт, рождающийся в самом обществе, на той ступени его развития, когда возникшие классы сталкиваются в своих непримиримых противоположностях, когда наиболее сильный экономически класс берет в руки власть и держит в своем подчинении и в своих интересах народную массу". Начало русской государственности советская историческая наука, в полном соответствии с известиями писателей раннего средневековья, мусульманских писателей Востока (Иордан, Маврикий, Прокопий, Менандр, Иоанн Эфесский, Масуди, Ибрагим ибн-Якуб), нашими летописными преданиями и данными, добытыми археологами, возводит к VI - началу VII столетий. Историческая же основа летописного рассказа о призвании варягов сводится к следующему эпизоду (и именно не больше, чем эпизоду) в истории северозападной Руси. Грабительские набеги норманнов на северные славянские племена и племена фиино-угорских языков, обложение их данью вызвали объединение местного населения для борьбы с ними и изгнание скандинавов "за море". При таких условиях вполне возможно приглашение одних скандинавских дружин, как наемной военной силы, для борьбы с другими или, при наличии межплеменных распрей, с соседними местными племенами. Такого рода случаи послужили основой летописной легенды XI века, старающейся установить генеалогию "Рюриковичей". Следует отметить, что легенда о трех братьях-основателях поселений, городов, государств - очень распространенный эпический мотив. Поэтому так называемое "призвание" в его классической летописной форме, связанное с пресловутым 862 годом, следует признать конструктивной выдумкой летописца, рукой которого управляли "мирские страсти и политические интересы". В его распоряжении были ходячие эпические мотивы, в частности, знаменитый рассказ об основании Киева тремя братьями. Тем более нам станет понятной политическая направленность "Повести временных лет", если мы вспомним, в каких условиях создавалась та ее редакция, которая дошла до нас в составе Лаврентьевской летописи. Припомним бурный 1113 год, год грандиозного, самого мощного в истории древней Руси восстания в Киеве, гнев народных масс, расправляющихся с ростовщиками, "совет" киевской знати, настойчиво требовавший от князя Владимира Мономаха вступить в город и вокняжиться в нем; его категорический отказ явиться в первый раз, ибо согласие с его стороны означало бы нарушение постановления съезда князей, которое гласило: "кождо да держит отчину свою". Киев не был его "отчиной". Явиться туда означало нарушить им же, Мономахом, продиктованное решение Любечского съезда князей. Он колеблется. Киевская знать настаивает, угрожая, что восстание примет еще более грозный характер, если он не явится в Киев. И Мономах в Киеве. "Мятеж влеже". Затем следует энаменитый "Устав" Мономаха, смысл которого в свете восстания 1113 года всем хорошо известен. А в Михайловском Выдубицком монастыре Сильвестр начинает редактирование "Повести временных лет", в которой летописный рассказ о призвании варягов принимает ту форму, с которой приходится иметь дело современным исследователям. В этой связи становится понятным настойчивое стремление летописца провести красной нитью через все повествование идею "приглашения" князей на престол, ибо сам Мономах княжит в Киеве с точки зрения княжеского права периода феодальной раздробленности незаконно, и оправдываться он может только тем, что не он "сел на стол", а его призвали в Киев в тот момент, когда город раздирали внутренние противоречия. И вот, чтобы установить "порядок" в Киеве, и призывают княжить Владимира Мономаха, который "уставляет" Киевскую землю. Сегодняшний день Мономаха надо было освятить исторической традицией. И это было уже дело летописца. Разве события времен Мономаха не перекликаются с летописной легендой о призвании варягов? Разве летописная легенда о призвании братьев варягов не призвана освятить традициями далекого прошлого "дела и дии" Мономаха? Разве мы не усматриваем в летописной редакции следа "мирских страстей и политических интересов"? А материала для того, чтобы облечь эту легенду в определенную форму, было более чем достаточно. Повидимому когда-то, в глубокой древности, на севере Руси действовали приглашенные славянской знатью, вроде легендарного, а может быть даже и не легендарного, новгородского старейшины Гостомысла, варяжские дружины. Эти нанятые местными племенными вождями норманны, будучи сами носителями более низкой культуры, нежели русские, и отнюдь не являясь создателями государственности, по выражению Карла Маркса: "весьма быстро смешались со славянами, что видно из их браков и их имен"6, не оказав никакого влияния на славянскую культуру. И вот эта-то деятельность норманских наемников на севере Руси и облеклась позднее, в описаниях летописца, в легенду о призвании. Тем более, что (и это было характерно для феодалов разных стран) в эпоху средневековья имела место, как мы уже отмечали, традиция выводить свой род "из-за моря", "за тридевять земель", лишь бы подчеркнуть особую родовитость и аристократичность своего происхождения. Таким образом критика летописного текста, отличающаяся в советское время особой точностью и остротой исследования, дала возможность проследить пути возникновения и развития легенды о призвании варягов. Сравнительный анализ социальной и политической жизни, культуры и нравов Скандинавии и Руси той далекой поры привели советских историков к выводам, что норманны времен викингов в области культуры и общественного развития стояли не выше, а ниже славян Руси. К тому же, не имея у себя сложившегося государства, они не могли создать его и на Руси. Варяги-норманны не могли насадить на Руси свою культуру, законы и государственность прежде всего потому, что у себя, в далекой Скандинавии, они находились на более низком уровне общественного и культурного развития, чем древняя Русь. Русская культура и государственность той поры являются результатом внутреннего развития славянских племен Восточной Европы и тех иноязычных этнических группировок (чуди, мери, веси и др.), которые вместе со славянами приняли участие в создании Русского государства. В области развития материальной и духовной культуры, в области развития государственности Скандинавия стояла не выше, а ниже Руси, через которую она познакомилась с богатствами и цивилизацией Византии - Миклагард и Востока, "Земли сарацин", произведших на сыновей суровой, бедной и холодной страны ошеломляющее впечатление. Недаром в скандинавских сагах, несомненно верно отразивших представление широких народных масс северных стран о Руси, эта последняя, Гардарик, выступает страной бесчисленных городов, несметных богатств, дорогих товаров, искусно изготовленных вещей, величественных зданий. Служба "конунгам" Гардарик сулит почет, славу и богатство. Общий тон поэзии скальдов, несомненно, правильно отражает взаимные связи Руси и Скандинавии. Руси нечего было заимствовать у скандинавов. Поэтому варяги-норманны не могли быть и создателями Русского государства. Государство и государственная власть отнюдь не были прерогативой выходцев из Скандинавии, а сложились в Восточной Европе в результате общественного развития славянских племен. Труды советских археологов показали, что никакой массовой колонизации норманнами Руси не было. Нет никаких оснований полагать о занятии скандинавами незаселенных мест, об основании ими новых городов и т. д. Ни о какой колонизации норманнами Восточной Европы не может быть и речи, тем более не может быть речи о сельской, "крестьянской колонизации", ибо никаких следов сельских поселений норманнов нигде не обнаружено. Что же касается находок вещей норманского происхождения - скандинавских могил, предметов религиозного культа, вроде знаменитых молотков Тора, подвешенных к шейному обручу, то все эти несомненные следы жительства норманнов в русских городах и около них, обнаруженные лишь кое-где в районе Смоленска (Гнездово) и в районе Старой Ладоги и около нее, говорят только о проживания норманских воинов и купцов кое-где в русских городах и не больше. Нельзя не отметить, что Большой Гнездовский курган, могилы в Киеве, могилы в Чернигове (Черная Могила, Могила княжны Черной, Гульбище), датированные IX-X вв., считавшиеся захоронениями варягов, по обряду погребения и по инвентарю, как и следовало ожидать, оказались славянскими. А так называемые "франкские мечи", приписываемые обычно норманнам, оказались мечами, производившимися в Западной Европе, и являвшимися предметом широкой торговли. Северный "звериный стиль" никак не отразился в древнерусском искусстве. На Руси возник особый стиль. Интересно отметить, что его влияние распространилось и на Скандинавию. Это наблюдается на целом ряде предметов, найденных в Швеции, и свидетельствует о влиянии на Скандинавию тех новых культурных течений, с которыми встречались норманны в нашей стране. Советских историков нисколько не смущает наличие норманских имен в договорах русских с греками, следы скандинавских языков в названиях днепровских порогов "по-русски". Ведь мы вовсе не собираемся отрицать реальных норманнов - наемников, воинов и купцов, имевших известное значение в жизни древней Руси. Работы Б. Д. Грекова, С. В. Юшкова, Л. С. Тивериадского, М. Н. Тихомирова, С. П. Толстова, Б. А. Рыбакова, Н. С. Державина, А. Д. Удальцова, П. Н. Третьякова, хотя и по-разному, наметили совершенно правильное решение вопроса о происхождении термина "рус", "русь", "рос". Бесконечная полемика о том, следует ли отождествлять варягов с Русью и, следовательно, считать термин "Русь" словом скандинавского происхождения, исходила из нескольких мест "Повести временных лет" и, в частности, из следующих двух: географического введения, где "Русь" - один из северно-германских народов, наряду со шведами и норвежцами; и легенды о призвания варягов, где мы находим то же самое утверждение, и где указывается, что от призванных варяжских князей, приведших с собой "всю Русь", пошло название - "Русская земля". Сюда относится замечание такого же содержания, но только по другому поводу, помещенное в "Повести временных лет" под 898 годом. Указанные выше исследования летописей показали, что отождествление варягов с Русью в обоих текстах не является первоначальным; оно введено составителем "Повести временных лет" первой редакции 1111 года, а согласно предшествующему ей "Начальному своду" 1093 г., восстановленному Шахматовым, варяжские дружины стали называться Русью лишь после того, как перешли на юг, в Киев. Термин "Русь" - не скандинавский термин. Времена викингов его не знают. В рунических надписях и в древнесеверной литературе наша страна называется Гардар или Гардарики. "Russia" - термин сравнительно редкий, взятый не из живой речи, а книжный, и вошедший в обиход в скандинавских языках лишь в XIII-XIV вв. Ряд исследователей считал, что термин "Русь" в русском языке происходит от финского названия шведов "ruotsi" как выходцев из Roslagen'a - области, расположенной на шведском побережье против Финляндии (аналогично древнерусскому "сумь" от Suomi). Объяснение финского названия шведов от "Roslagen" правдоподобно, но возведение славянского "русь" к "ruotsi" небезупречно в фонетическом отношении (в русском языке финское "ruotsi" звучало бы не "русь", а "ручь"). Корень "рус"-"рос" очень широко распространен в топонимике Восточной Европы от Новгорода до Киева, от Немана до Волги (если присоединить сюда древнее название Волги Ra || Rha). По мнению Н. Я. Марра, он принадлежит к древнейшей яфетической культурно-этнической среде. Термин "русь"-"рос" очень древнего доиндоевропейского происхождения. С ним связывается целый ряд этнических образований древности и первых веков нашей эры: роксаланы, росомоны, аорсы, рос (hros) и т. д. С первой половины IX века в византийских и других источниках мы встречаемся с "рос"-"рус", тесно связанными с югом и с южной географической и этнической терминологией. Если вместе с Поднепровьем и Причерноморьем принять во внимание множество местных названий с основой "рус" в Галиции и на Волыни, и считать их более древними, чем образование и расширение Киевского государства в IX-XI вв., то "рос" - "рус" оказывается принадлежащим всей южной территории восточного славянства. Группу местных названий с основой "рус" в Новгородской земле сторонники происхождения "рус" из "ruotsi" относят за счет норманнов. Между тем, небольшая их часть принадлежит к числу тех несравненно более древних образований, о которых говорит Н. Я. Марр, а большинство обязано своим происхождением тому сравнительно позднему историческому периоду, когда обозначения, производные от "русь" (русин, русский), приобрели более широкое значение, распространяясь и на Новгород и на целый ряд других районов нашей страны и были связаны с восточнославянским, русским государством. Первоначально, судя по летописи, договорам русских с греками и свидетельству Константина Багрянородного, "Русь", "Русская земля" это - Киев, Чернигов, Переяелавль, земля зарождающегося Киевского государства. Географическое введение в "Повести временных лет", впрочем, уже объединяет под "Русью" полян ("яже ныне зовомая Русь"), древлян, новгородцев, полочан и других, на основании общности языка. Что касается отождествления варягов с русью у составителя "Повести временных лет", то это явление несколько иного порядка. Конечно, и тут могло иметь значение участие и роль норманнов в указанных только-что южнорусских военно-торговых предприятиях, но летописцу понадобилось ввести это отождествление в свой труд для того, чтобы обосновать свою историческую концепцию, в которую входит и легенда о призвании киязей. Название "русь" связано не с севером, а с югом; там сидели киевские князья, так называемые "Рюриковичи"; но летописец усиленно выдвигал именно скандинавские связи в их генеалогии. Отсюда недалеко и до возведения "руси" к тем же варягам и до превращения ее в никогда не существовавшее скандинавское племя. В действительности "русь" - очень древний этнический термин, связанный с поднепровскими славянами, ставший обозначением политического образования с центром в Киеве. В разоблачении норманской теории известную роль сыграли и советские антропологи. В частности, в своей книге "Палеоантропология СССР", Г. Ф. Дебец, анализируя черепа из Приладожья, показывает сугубо местный характер антропологических признаков населения Приладожья, среди которых находятся типы (лапоноиды), появившиеся здесь еще в неолите (черепа из раскопок Равдоникаса). Черепа из серии Колмогорова-Бранденбурга характеризуются чертами, обычными для многих славянских групп. Они сходны с тверскими кривичами, со славянами Белоруссии. Долихоцефальные черепа северной и западной Руси ни в коем случае нельзя приписывать только скандинавам, как это пытались сделать некоторые зарубежные археологи и антропологи. И, наконец, что же представляет собой самый термин "варяг", о котором было столько споров? В древнерусском словоупотреблении он имеет несколько значений. Варяги - в глубокой древности прежде всего скандинавские разбойники, норманские дружины, совершавшие грабительские походы; далее, они наемные воины в княжеской дружине. Кроме того, в древнерусских текстах церковного характера термин "варяжский" означает римско-католический. Весьма распространенное в великорусских диалектах "варяг" в смысле "торговец-разносчик" восходит, быть может, к древнейшему периоду, но не непосредственно, а путем некоторой эволюции значения. Если в древнерусском языке "варяг" происходит от скандинавского "vaeringr", то, судя по фонетическим признакам, заимствование это относится к наиболее раннему периоду русско-скандинавских отношений. В языке самих скандинавов термин "vaeringr" или "vaeringi" имеет весьма ограниченное распространение и применяется только к воину-наемнику, служившему в Византии или на Руси. Происхождение его до сих пор окончательно не установлено. Наиболее правдоподобное объяснение исходит из термина "var", употребляющегося во множественном числе "varar" со значением "клятвы", но только в поэтическом языке. Это подходит и к отношениям дружинника к вождю или князю, и к взаимным обязательствам, соединяющим членов военно-торговых объединений. Интересный путь объяснения термина "варяг" показывают нам замечания Н. Я. Марра по поводу русского слова "варега", "варежка", обычно толкуемого как "варяжская рукавица". Н. Я. Марр ставит это слово в связь с var || mar - рука. Но с этим можно сблизить и varar (рука и ее функция при клятве). Само собой разумеется, что объяснение связи между var || mar и varar следует искать в более древней стадии языка и мышления, чем та, которую отражает лексика времен викингов. Что касается скандинавских слов в языке древних руссов, то число их ничтожно; например, тиун, гридь и некоторые другие, давно уже исчезнувшие. Зато в шведский язык прочно вошли такие русские слова как "торг", "палаты", "лодья", "Гюрги" (Юрий) и др. Этими выводами мы обязаны нашим советским лингвистам С. П. Обнорскому, Ф. П. Филину, Е. А. Рыдзевской и другим. Таким образом мы видим, что в решении интересующей нас проблемы приняли участие и историки, и археологи, и антропологи, и лингвисты. Это еще раз подтверждает необходимость, при разрешении важнейших проблем, совместных усилий наших ученых разных направлений и представителей различных отраслей научных знаний, ибо, конечно, трудно одному и тому же исследователю в одинаковой степени хорошо владеть письменными и вещественными памятниками, заниматься анализом языка и измерять и сопоставлять черепа. Вполне понятно, что всем сказанным, конечно, не исчерпывается рассматриваемая проблема. Наша задача заключалась в том, чтобы еще раз подчеркнуть все значение интересующего нас вопроса, не только не утратившего, а, наоборот, приобревшего в наши дни особую остроту. Политический вред "норманской теории" состоит в том, что она, в разительном противоречии с историческими фактами, отрицает способность славянских народов создать собственными силами самостоятельное государство, утверждая, что это могли сделать только пришлые, "более культурные" народы Европы. Все это есть ничто иное, как попытка лить воду на мельницу реакционных космополитических идей "теоретиков" из антидемократического империалистического лагеря. Примечания 1. В. И. Ленин, Соч., изд. 4-е, т. 18, стр. 9. 2. В. Г. Белинский, Собр. соч., т. IV, стр. 42 3. Н. Г. Чернышевский, Соч., т. VI, стр. 241-242. 4. Н. А. Добролюбов, Полн. собр. соч., изд. "Деятель", т. VI, стр. 277 5. "История СССР", изд. 2-ое. 1947, т. 1, стр. 74 6. К. Маркс, Secret diplomatic History of the eighteenth century, London, 1899, стр. 76. Опубликовано: В.В. Мавродин Борьба с норманизмом в русской исторической науке, Л.: Всесоюзное общество по распространению политических и научных знаний, 1949 |